Лето бабочек  - Хэрриет Эванс

– Нет! Никогда. Мой отец… – Я заморгала. – Мне пришлось вернуться вместе с ним. П-пожалуйста, Джинни, скажи мне. Что с ними случилось?

Она моргнула.

– Мне очень жаль, но я должна вам это сказать, – сказала она в тишине. И в моей голове зазвучал марш, барабанящий по черепу. – У них были сын и дочь, вы знали об этом?

Я покачала головой:

– Я… Я не была уверена.

Она откашлялась, прежде чем продолжить. Я помню руки Джинни, тонкие, переплетенные вместе. Я заставила ее повторить историю, когда она закончила. Я хотела запомнить, что произошло, что я наделала.

Когда она закончила, мы обе замолчали. Я почувствовала, как чернота обволакивает мои плечи. В желтом свете тесной лавки нас было только двое.

– По какой-то причине утром вы дали им устаревшую газету. – Она виновато улыбнулась, когда я почувствовала, как мои ноги, руки, живот превратились в воду и ее тяжесть надавила на меня. – И вот они вышли и не были дома, когда Борис пришел проверить, перепроверить. Я зашла к ним через пару дней, так как Борис вернулся к нам домой, чтобы забрать кое-какие свои работы. Видите ли, он сказал об этом при мне, сказал, что его долг Гремальту выплачен, и ему не нравится быть мальчиком на побегушках, и он больше ничего не сделает для них. Он сказал, что они уехали, уехали в Париж, что вы ему так сказали. – Она коснулась щеки. – Но я знала, что это неправда. Я видела Мишу за день до этого. Я поняла, что что-то пошло не так. Я бегом бежала к ним домой, большую часть пути из Челси. Я сказала им – сказала, что Борис пытался встретиться с ними, что вы отослали его. Мы побежали в Британскую библиотеку и заглянули в газету – трех-четырехдневной давности. Мы увидели сообщение, которое оставили Гремальты. – Она отвернулась от меня и посмотрела на полки. – Было слишком поздно. Офицеру надоело ждать денег, и он отказал Гремальтам. Они сбежали ночью, сначала в Швейцарию, потом в Америку. Визы, конечно, не были выданы, потому что офицер не получил своих денег, и никто в Париже не мог помочь им связаться с ним. Он отрицал, что когда-либо общался с ними. Конечно. Так что Михаил и Миша пытались попасть в Австрию, умоляли разрешить им поехать туда, когда тысячи, наоборот, уезжали каждый день. Они отправились в Голландию, но были вынуждены повернуть назад; я думаю, к тому времени они уже знали, что было слишком поздно, но они все еще пытались. Контрабандисты помогали людям пересечь границу Германии и Австрии. Они пытались пойти другим путем – в Германию, навстречу верной смерти, – чтобы найти своих детей. Контрабандисты смеялись. Я помню, как Михаил говорил мне. «Вы дураки, – сказал ему один из них. – Вы свободны. Если вы пересечете границу, вас отвезут в лагерь».

На следующий день после того, как дети и Анна должны были уехать из Вены, на дом был совершен налет. Анна была на вокзале, пошла узнавать о визах; она отчаянно ждала новостей, и они последовали за ней домой. Если бы она уже ушла… – Джинни уставилась на свои ноги. – Там было шестнадцать человек – дети, младенец. Они забрали всех мужчин. В том числе и Томаса. Их отвезли в Маутхаузен[3]. Вот где они взяли большую часть… образованных. Они взяли Анну и Валентину, а также других женщин и детей, слишком маленьких, чтобы ехать в лагерь. Они отправили их на остров посреди Дуная, выше по течению. Около сотни, все евреи. И оставили там умирать с голоду.

Я всегда буду слышать то жужжание, сопровождающее любую мысль, которая у меня тогда возникала, тот безжалостный монотонный звук этих мягких слов, капающих в уютное тепло книжного магазина, со скрипом половиц, отдаленными голосами на улице и усыпляющим дождем, шелестящим снаружи.

– В счастливые времена я жила в Вене с Анной. Я познакомилась с Валентиной. Томас с другими ребятами отправился в горы. Валентине тогда было лет десять. Милая девочка. Очень старательная. Очень застенчивая. Она писала в своем дневнике. Она показала мне несколько своих набросков. Она рисовала своих родителей по памяти – не видела их уже два года, но да, это был их образ. Необычное сходство. Я… Я пытаюсь вспомнить ее, понимаете, вспомнить их всех.

Она склонила голову.

– Скажите мне, пожалуйста, Джинни, пожалуйста, продолжайте.

– Берта, хозяйка дома, ее не забрали. Она была блондинкой, арийкой, не еврейкой. Она смогла написать Михаилу и Мише, рассказать им о случившемся; иногда мне кажется, что ей не следовало рассказывать.

Нацистские офицеры привозили свои семьи на берег реки, показывали им этих людей для развлечения, чтобы они услышали, как они кричат, просят еды или просто стоят на краю острова, глядя в никуда. Некоторые пытались утопиться, привязывали камни к остаткам одежды и прыгали в реку. К тому времени уже наступила зима. Той зимой было так холодно. Берта не видела Анну. Она уверена, что видела Валентину… она была… – Джинни посмотрела на меня. – Она уже лежала на земле. Надеюсь, она умерла быстро. Ей было двенадцать, Тедди. Боже мой.

Мы обе молчали. Я положила руку на полку, чтобы не упасть. Я не имела права падать в обморок, закрывать глаза и сгибаться под тяжестью ее истории. Я стиснула зубы.

– Что… что случилось с Михаилом и Мишей?

Она сказала очень тихо:

– Эл нашла их.

– Что вы имеете в виду?

– Шесть месяцев спустя. – Джинни положила свою руку на мою. – О дорогая Тедди. – Ее щеки были мокрыми от слез. – После того как они получили письма об острове, после того как узнали, что там ничего не осталось. Да, бедная Элис нашла их. Они повесились. Она слышала их, когда вернулась с работы. Они плакали – Михаил очень громко. Но к тому времени это уже вошло в привычку, и они не позволяли ей навещать их из-за ее связи с… – Джинни колебалась.

– Со мной.

Она не ответила.

– Они рассердились на Элис и отвернулись от нее. Она хотела войти, но не вошла. А потом у нее появилось это чувство, я помню, как она это говорила. Ужасное чувство. Поэтому она сбежала вниз – они всегда оставляли дверь на защелке, вы знаете…

– Я знаю. – Я подавила рыдание. – Знаю.

– Они оба свисали с книжных шкафов под потолком. Просверлили дырки в дереве. Я часто думаю, что они могли бы остановиться, просто в любой момент поставить ноги на полку. – Она покачала головой. – Должно быть, они очень хотели уйти. Да, я часто думаю об этом. Я не знаю – не знаю, насколько это хорошо, что они умерли. Иногда я могу понять, почему они хотели этого.

Джинни снова взяла меня за руку, но я вздрогнула, как будто я была нечистая, прокаженная, и она отпустила свою. Она была последним человеком, который прикасался ко мне с любовью в течение многих лет.

– Я… Я не знала, – сказала я.

– Откуда вы могли знать, Тедди?

– Мне следовало узнать. И Эл – Эл нашла их. Я этого не знала.

Я посмотрела на мрачный нуар-роман с тенью мужчины в фетровой шляпе, крадущейся по стене. Шестнадцать человек… дети, взрослые… младенец. Михаил и Миша тоже. Десять или около того человек были вовлечены в этот тщательно разработанный план, работая через страх и ужас, чтобы освободить двух детей и их тетю, и я все это разрушила.